В другой раз при мне в квартиру Тухачевских пришла вдова военного. Она с двумя детьми жила в сыром подвале. Младший болел.

Михаила Николаевича дома не оказалось. Незнакомую женщину приняла Нина Евгеньевна. Внимательно ее выслушала, обо всем расспросила и взяла у нее письмо для Михаила Николаевича.

Вечером это письмо было вручено адресату. Михаил Николаевич вернулся очень усталым, но, познакомившись с жалобами вдовы, тотчас же стал звонить кому-то по телефону, написал куда-то записку. И можно не сомневаться, что все вопросы были решены положительно.

К подобным визитам в семье Тухачевских относились как к должному. Никого они не удивляли, и никто не говорил лишних слов о вызываемых ими хлопотах. Так было заведено. Во всем, что касалось людей, их здоровья, их быта, здесь не признавали мелочей.

Как-то, еще в двадцатые годы, к М. Н. Тухачевскому обратился один художник и попросил помочь продать картину. Чувствовалось, автор картины сильно нуждается. Но, посмотрев полотно, Тухачевский понял, что покупатель вряд ли найдется. И тогда он сам решил купить ее. С деньгами было туговато. Существовал партмаксимум, а семья большая. Пришлось залезать в долги.

Когда картину привезли домой, все крайне удивились, как это обладавший тонким вкусом Михаил Николаевич соблазнился таким произведением. И тут последовало объяснение:

– Да разве дело в картине? Дело в человеке, которому надо было помочь, не уронив его достоинства… А художник он не лишенный способностей. Может быть, еще распишется…

Когда я говорю о доброте и отзывчивости М. Н. Тухачевского, то не могу не вспомнить его мать Мавру Петровну. Вероятно, эти качества он впитал с ее молоком. Я не знала человека более сердечного и справедливого, чем простая, бесхитростная, едва грамотная, но мудрая сердцем Мавра Петровна. Наблюдая вместе мать и сына, нельзя было не заметить, какое поразительное духовное родство существует между ними.

Встречая сына, приехавшего наскоро пообедать, Мавра Петровна всегда безошибочно угадывала его настроение. Если он устал или был погружен в какие-то нелегкие думы, мать тихо спрашивала:

– Хочешь, Мишенька, Пятую?

И, не дожидаясь ответа, направлялась к проигрывателю. Звуки бетховенской симфонии наполняли комнату. Лицо Тухачевского светлело.

Прожившая большую жизнь, полную волнений, тревог, а подчас и лишений, похоронившая еще накануне первой мировой войны мужа, старшую дочь, одного из сыновей, продававшая в годы гражданской войны последние вещи, чтобы прокормить семью, Мавра Петровна так заслуживала спокойной и почетной старости! Но все случилось по-иному. На склоне лет на нее обрушилась трагедия, которую я не знаю, с чем можно сравнить.

Да будет светлой память об этой замечательной женщине, об этой Матери с большой буквы!

КАК МНЕ ЕГО НЕ ХВАТАЕТ

Д. Д. ШОСТАКОВИЧ

Мы познакомились в 1925 году. Я был начинающим музыкантом, он – известным полководцем. Но ни это, ни разница в возрасте не помешали нашей дружбе, которая продолжалась более десяти лет и оборвалась с трагической гибелью Тухачевского.

Первое, что поразило меня в Михаиле Николаевиче, – его чуткость, его искренняя тревога о судьбе товарища.

Помню неожиданный вызов к командующему Ленинградским военным округом Б. М. Шапошникову. Ему, оказывается, звонил из Москвы Тухачевский. Михаилу Николаевичу стало известно о моих материальных затруднениях, и он просил на месте позаботиться обо мне. Такая забота была проявлена, я получил работу.

А начиная с 1928 года, когда М. Н. Тухачевский сам оказался командующим войсками Ленинградского военного округа, наша дружба стала еще более тесной. Мы виделись всякий раз, когда было желание и возможность.

Михаил Николаевич удивительно располагал к себе. Подкупали его демократизм, внимательность, деликатность. Даже впервые встретившись с ним, человек чувствовал себя словно давний знакомый – легко и свободно. Огромная культура, широкая образованность Тухачевского не подавляли собеседника, а, наоборот, делали разговор живым, увлекательно интересным.

Однажды я вместе с Михаилом Николаевичем отправился в Эрмитаж. Мы бродили по залам и, как это нередко случается, присоединились к группе экскурсантов. Экскурсовод был не очень опытен и не всегда давал удачные объяснения. Михаил Николаевич тактично дополнял, а то и поправлял его. Минутами казалось, будто Тухачевский и экскурсовод поменялись ролями.

Под конец экскурсовод подошел ко мне и, кивнув головой в сторону Михаила Николаевича, одетого в штатское, спросил:

– Кто это?

Мой ответ так поразил его, что на какое-то время он буквально лишился дара речи. А когда пришел в себя, стал благодарить Тухачевского за урок. Михаил Николаевич, дружески улыбаясь, посоветовал молодому экскурсоводу продолжать учебу.

– Это никогда не поздно, – добавил он.

Я – человек не военный, и не мне судить о полководческом таланте Михаила Николаевича. Но отлично помню, как высоко ценили этот талант его боевые соратники, с каким восхищением вспоминали проведенные Тухачевским операции.

Для меня, конечно, было важнее, что Михаил Николаевич любил и понимал музыку, посещал концерты, сам играл. У него дома всегда звучала музыка.

С первого дня нашей дружбы я проигрывал Тухачевскому свои сочинения. Он был тонким и требовательным слушателем. Иногда просил повторить то или иное место, а порой и все произведение. Замечания его неизменно били в точку.

У Михаила Николаевича я познакомился с великолепным музыкантом Николаем Сергеевичем Жиляевым, которого считаю одним из своих учителей. К Жиляеву Тухачевский относился с огромным уважением, но это не препятствовало, однако, их бурным спорам.

Часто мы встречались втроем. Обычно я играл что-нибудь новое, а Николай Сергеевич и Михаил Николаевич внимательно слушали и затем высказывали свои соображения. Иногда диаметрально противоположные. Надо ли говорить о том, как были полезны для меня, молодого композитора, эти оценки и споры!

Каждую свободную минуту – а такие у Михаила Николаевича случались не часто – он старался проводить за городом, в лесу. Порой мы выезжали вместе и, прогуливаясь, больше всего беседовали о музыке.

Меня восхищала уравновешенность Михаила Николаевича. Он не раздражался, не повышал голоса, даже если не был согласен с собеседником. Лишь однажды вышел из себя, когда я легкомысленно отозвался о композиторе, которого не любил и не понимал. Помнится, Тухачевский высказался примерно так:

– Нельзя безапелляционно судить о том, что недостаточно продумал и изучил.

Затем, развивая свою мысль, Михаил Николаевич упрекнул меня:

– Вы против обывательщины в суждениях, а сами судите по-обывательски. Вы хотите стать композитором (признаться, я уже считал себя таковым. – Д.Ш.), а к оценке произведений искусства подходите легкомысленно, поверхностно.

Наша беседа затянулась далеко за полночь. Возвращаясь домой по пустынному Невскому, я испытывал чувство обиды. Но, всерьез подумав над суровыми словами Михаила Николаевича, понял: он прав. Его резкость объяснялась величайшим уважением к искусству и художникам, а кроме того – добрым отношением ко мне, за которое я ему всю жизнь благодарен.

Сейчас мне уже много лет, и нередко посещает мысль о том, что следует приняться за воспоминания, рассказать о людях, сыгравших определенную роль в моей жизни, в моей музыкальной судьбе. Одним из первых среди них был Михаил Николаевич Тухачевский.

Наша дружба продолжалась и после того, как его опять перевели в Москву. Всякий раз, приезжая в столицу, я заходил к Тухачевским. А Михаил Николаевич, бывая в Ленинграде, неизменно встречался со мной.

И вдруг настал ужасный день, когда я прочитал в газетах о расправе над Михаилом Николаевичем. Потемнело в глазах. От горя и отчаяния я ощущал почти физическую боль. Чувство было такое, будто пуля, сразившая его, направлялась в мое сердце…

Началась Великая Отечественная война. На долю нашего народа выпали тяжкие бедствия. Как часто я вспоминал в те годы моего друга – замечательного человека и талантливейшего военачальника Михаила Николаевича Тухачевского!